Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам
Ф. Что я отвечу? Даже и философы не всюду прибегают к тому языку, который ты защищаешь, но лишь там, где приступают к предмету особой трудности или когда сама мысль их, так сказать, сникает и клонится к чуждым ей странам; в остальном же – разве ты не видишь, что тут дело обстоит, как с почитанием идолов? Древние чтили своих царей даже по смерти, ставя им статуи, и что одними было сделано в напоминание, для потомков стало священным. Может, и удалось бы вам разбить ваших идолов, если бы не ваши школы, что каждый день их восстанавливают. Аврора и Геспер, глядя к ним в окна, видят одно и то же: спины согбенные, труд непрерывный. Изучают метаплазм, схематизм, ораторские тропы, блуждают по гортинскому лабиринту поэтов и пороки стиха называют добродетелью; фигуры грамматики, расцветку риторики, плетения софизмов учат, хвалят, множат; увещеванием и бичом учителя погоняемые, упражняют память и изощряют разум, чтобы подражать услышанному; идут по древним следам, подмечая сочетания слов и изящные клаузулы, обшивают речь пурпурными лоскутами и ревниво взирают на товарищей, у кого пестрее; в повествовании брезгуют историей, отвращаются правдоподобия и больше всего любят басни, уходя в добровольное изгнание от людей к тритонам и кентаврам; чтобы оживить свое чувство, усталое от пресыщения, всюду вводят олицетворение и обращаются с приветствиями ко всему, что можно увидеть или помыслить; входят в чужое лицо, то страдающим Телефом делаясь, то покинутой Ариадной, то говоря кротко и жалобно, то примешивая «ужасные вспышки, и шум, и гнев с его огнями», и к порокам языка прилагая перемену естества: подлинно, вот кузница Вулкана, не для доброго дела раскаленная, но столь любезная, что никто покинуть ее не хочет!
Д. Не осталось бы и самого имени школ, если бы людей не воспламеняла любовь к языку поэтов и ораторов и стремление к знанию, которое прежде казалось мне благородным и похвальным. Неужели ты думаешь, что предмет этих занятий порочен и что людям благоразумным и выше всего ценящим душевное здравие следует бежать от него, как из среды вавилонской?
Ф. Вижу, к чему ты клонишь, чего домогаешься, – хочешь, чтобы я полнее и искреннее сказала, что думаю об этом языке и как его ценю. Он много чудес творит, сводничая между противоположностями, и сам иначе, как антифразами, описан быть не может: он ведь верность в одной упряжке с вероломством, союз ума с исступлением, брачный чертог, где с простодушием сходится лукавство; он – легкая тягота, здравая болезнь, любезная Харибда, торный лабиринт, скорбное процветание, сытый голод, отрадная буря, светлая ночь, живая смерть, изменчивая стойкость, сладкое зло, улей, полный желчи, корабль, засевший в ветвях, стыдливое бесстыдство, благочестивый грех, немилостивое прощение, цветущая зима, печальный рай, нищий в пурпуре, царь на гноище; от его чар огонь устремляется вниз, земля струится, жжется воздух; он богов принуждает к разврату, живых сводит в ад, мертвым солнце показывает, склоняет непреклонных, кротких окаменяет, храмы оскверняет, ставит свой чекан на чужую монету, дев научает тому, от чего тщетно их запирали в чертогах, он проникает всюду и все охватывает. Как Феникс, он ежечасно разрушает себя в грамматических построениях, разлагает в диалектических собеседованиях и восстает в блеске риторических украшений. Что ему не подвластно? Он называет скупого бережливым, трусливого благоразумным, сравнивает монаха с прелюбодеем, поскольку оба они одинаково далеки от человека, блюдущего честный брак; он переименованием, равноименностью, многоименностью добивается того, что делается Полифем Аргусом, Нерон – Катоном, Красс – Кодром; когда же он впадает в обычное свое исступление, кругом множатся чудовища: Парис гонит мечом толпы, Тидей горит от нежной любви, блещет красою Терсит, юностью – Нестор, онемевает муза Марона, Аякс превосходит всех мудрой осмотрительностью. Он хуже всех Синонов, ибо он единственный, кто способен лгать самому себе; сама я, клянусь Фуриями, усердствуй с утра до ночи, не погубила бы столько цветущих городов, сколько удалось ему. Ты же – словно дитя, играющее на спине у дракона: долго ли тебя уговаривать, чтобы ты нашла место безопаснее?
В тот час, как в пурпур воды бегучие
глава Орфея, канув, окрасила,
певцу такое слово молвил
Гебр, над высокой волной воздвигшись:
«Вещун фракийский, лирник несчастливый!
Когда, искусством полон наследственным,
ты плектр водил – стихали вихри,
и боязливых оленей подле
гетульский с гривой мирной ложился лев,
и за твоею песнию вкрадчивой
дубы чредою шли, и Орка
сник пред тобою тризевный вратарь:
но в опьяненном сердце тийяды гнев
лишь распалялся, и непреклонный вопль
кифару заглушил. Последню
честь я тебе окажу, как должно:
уйму буруны, вольно ходящие,
тебя на берег тихий я вынесу;
тростник я преломлю, дававший
Фавнам прилежным порой утеху».
Д. Чего же ты хочешь от меня?
Ф. Брось, как ребенок, играть с орехом, не следуй ученым басням, и если хочешь что-то узнать о себе самой, оставь фигуры и расцветки тем, кто без них не может; говори о себе, как говорят философы, когда берут предмет себе по силам, – ты же не высшее благо, чтобы тебя нельзя было описать иначе как через уподобления.
Д. Хорошо; оставим это до следующего раза.
32
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – небесного наследия и венца славы
Мое недавнее письмо тебе о страданиях Святой земли и отправившихся ей на помощь, подобно незаконченному изваянию, свидетельствовало лишь о наличии резца и камня, не давая судить о намерениях художника: из того, как я взялся за дело, ты можешь заключить, что мною двигали скорее скорбь от свежих вестей и желание закрепить нечто важное в памяти, нежели твердый и продуманный замысел. Во многих дополнениях и подпорах нуждается эта постройка, чтобы не рухнуть плачевным образом, но всему прочему, мне кажется, следует предпослать краткое перечисление даней, возложенных на Иерусалим, а также важнейших перемен и поражений, им претерпенных.
При Ровоаме, царе иудейском, пришел Сесак, царь египетский, к Иерусалиму и взял сокровища дома Господня, и сокровища царские, и золотые щиты, которые сделал Соломон; Ровоам же вместо них сделал медные.
Иоас, царь иудейский, правивший сорок лет в Иерусалиме, собрал все, что пожертвовали храму отцы его и что жертвовал он сам, и все серебро, какое смог найти в сокровищницах храма Господня и дома царского, и послал Азаилу, царю сирийскому, дабы тот отступил от города.
Против Амасии, царя иудейского, вышел Иоас, царь израильский, поразил его и, придя к Иерусалиму, разрушил стены городские на четыреста локтей, и взял все золото и серебро и все сосуды, какие нашел в доме Господнем и в сокровищницах царя, и возвратился в Самарию.
Езекия, царь иудейский, взял все серебро, какое нашлось в доме Господнем и в сокровищнице царей, и снял золото с дверей храма Господня, и послал Сеннахерибу, царю ассирийскому, дабы отступил от него.
Иехония, царь иудейский, платил дань Навуходоносору, коим был выведен из города и водворен в вавилонскую темницу на 37 лет.
Навузардан, архимагир царя вавилонского, опустошил Иерусалим, спалил дом Господень, и дом царя, и весь Иерусалим в окрестности.
Антиох Прославленный вошел в Иерусалим, и вступил в святилище с надменностью, и взял серебро, и золото, и все сосуды драгоценные, и, унеся все, ушел в землю свою.
Великий Помпей обложил Иерусалим осадою и взял его на третий месяц, 13 тысяч иудеев убив, и разрушил городские стены, коих окружность, как говорят, составляла 4 тысячи шагов.
Иерусалим захвачен во времена Веспасиана, в восьмой день сентября.
Иерусалим обращен в христианскую веру во времена Константина, сына Елены.
После времен императора Ираклия у сарацин был великий пророк Магомет, во времена которого был покорен Иерусалим.
В год 1099 Иерусалим завоеван франками.
В наши дни царь египетский покорил Иерусалим.
Из сего явственно видно, что не эта, лежащая, как золото при дороге, но другая есть воистину земля обетования, для нее же этот земной Иерусалим – лишь тень и призрак, так что Давид, царь его, возглашает, как бы странствующий на путях: «Чужестранец я и пришлец, как все отцы мои», и в уповании на будущие блаженства: «Верую, что увижу благость Господню на земле живых». И Авраам, купивший пещеру в земле Ханаанской, дабы погрести Сарру, жену свою, тем предвозвестил, что не на усладу и утешение плоти приобретается край сей, но на всякую тяготу телесную и сердечную скорбь. Истинно говорится: «Наслал на него Господь полки халдеев и полки Сирии, полки Моава и полки сынов Аммона», то есть по нерадению их одолело их нечестие, во всем подобное демонам, и гордыня, возвышающаяся надо всем, и всякая похоть от отца их диавола, так что их упование обратилось в ничто и сыны радости сделались народом скорби. Не то обещал нам Бог и не к тому нас призвал; но как Эней с его спутниками, всходя на корабли, взирал на поля, где была Троя, и вспоминал по ним бывший город, так и мы, видя место изнуренное, поруганное и едва не обращенное в ничто, вспоминаем по нему город будущий.
